ПУЛЯ ДЛЯ РЕЙХСТАГА
БЕРЛИН МОЖНО БЫЛО ВЗЯТЬ В ФЕВРАЛЕ 45-ГО
- Вы знаете, - начал разговор Анатолий Григорьевич, - что Берлин мог бы капитулировать еще зимой? Если бы не американцы. Из-за них пришлось раньше начинать Висло-Одерскую операцию…
- В августе 44-го, после того, как мы форсировали Вислу, - стал вспоминать генерал, - войска нашего 1-го Белорусского фронта захватили Магнушевский плацдарм. Пехота дралась уже на том берегу, а поддержать ее было нечем – чтобы переправить танки, надо было строить мосты, а это за один день не делается.
Чтобы не снижать темп наступления, Чуйков приказал танки переправить на другой берег по дну реки. Законопатили щели тряпками, наварили трубы на воздухозаборники - и вперед! Немцы были ошеломлены, когда увидели наши «тридцатьчетверки», выползающие на берег из-под воды…
Примерно в это же время войска маршала Конева, который командовал 1-м Украинским фронтом, южнее овладели Сандомирским плацдармом, Красная армия перешла в оборону и стала наращивать силы для броска к Берлину.
– Я был тогда помощником начальника оперативного отдела штаба армии, - вспоминает Мережко. – Спал по два часа в сутки, нередко - прямо на карте. От телефонов не отойти - через меня шли доклады наверх – Жукову, и распоряжения вниз – командирам корпусов и дивизий. Наступление было запланировано на 21 января, но американцы возомнили себя вояками и начали накануне операцию в Арденнах. Немцы их окружили и дали как следует по мозгам. Черчилль с Рузвельтом давай теребить Сталина, чтобы тот быстрее наступал в Польше. И вместо 21 января мы пошли в атаку на десять дней раньше, причем на плацдарм еще не переправились ни Первая танковая армия Катукова, ни Войско польское. Артиллеристы первую линию обороны противника смели с лица земли как ураганом, войска рванули вперед. Темп наступления был такой, что немцы едва успевали удирать. Город Лодзь, помню, захватили за несколько часов, подошли к Познани и… остановились.
Чтобы проломить стены толщиной в несколько метров, требовались тяжелые орудия. А где их взять?
Познань – старинная, хорошо укрепленная крепость, через которую проходили основные транспортные коммуникации в сторону Берлина. Ее можно было бы обойти, но тогда войска на Одерском плацдарме остались бы без снарядов. Потому что через Познань в сутки можно было пропускать сорок пар эшелонов с боеприпасами. Но чтобы овладеть цитаделью, которую защищал 65-тысячный гарнизон эсэсовцев, войскам 1-го Белорусского фронта понадобился целый месяц.
- Думали, захватим ее сходу, - сокрушается Мережко, - а только 23 февраля взяли эту крепость. Из-за нее, проклятой, меня чуть не расстреляли тогда.
«И ТОГДА ЧУЙКОВ ПРИКАЗАЛ МЕНЯ РАССТРЕЛЯТЬ…»
Гвардии майор Мережко не протирал штаны в штабе, как могут подумать другие фронтовики, а целые дни проводил на передовой. Занимался рекогносцировкой, наносил данные на карту, согласовывал сроки и рубежи атаки. Однажды его вызвал начальник штаба армии и посадил в своем кабинете дежурить у телефона.
- Он сказал, что несколько суток не спал и валится от усталости с ног, - вспоминает Анатолий Григорьевич. – Говорит: «Пойду, прилягу, а ты отвечай на звонки и по пустякам не буди».
Мережко заварил крепкого чаю, сел за стол, уставленный кучей телефонов, но спокойного дежурства не вышло – в 12 часов ночи по «ВЧ» позвонил адъютант Жукова. Поинтересовался, кто у аппарата, попросил оставаться на проводе и предупредил, что передает трубку командующему фронтом.
- Я пододвинул тетрадки, - продолжает Мережко, - взял ручку, приготовился записывать. На том конце провода возникла пауза, потом раздался голос Жукова: «Немедленно разыщите Чуйкова и передайте, чтобы подтянул к воротам крепости тяжелую артиллерию, поставил на прямую наводку, открыл огонь и к утру ворвался внутрь. Надо с этой крепостью кончать, мать ее!.. Повторите!»
- Я повторил, и пошел будить начштаба, - вспоминает Анатолий Григорьевич, - только про «мать» повторять не стал, за что меня потом Жуков интеллигентом стал обзывать.
- Стучусь в соседнюю комнату, - продолжает рассказ Мережко, - а там - начштаба пьяный в дрезину. Храпит на топчане, рядом – голая девка. Я его толкаю - Жуков на проводе!.. Он отмахивается - отстань! Ну, думаю, надо ж до такой степени напиться. Вернулся в его кабинет, записал приказ в журнал и продиктовал по телефону заместителю Чуйкова.
Утром, сменившись с дежурства, рухнул на койку. Только уснул, будят: «Бегом к Чуйкову!» Плеснул в лицо холодной водой, и – в штаб.
- У командарма был свой узел связи, - продолжает свой рассказ Анатолий Григорьевич, - в аппаратной сидят девицы, бледные от страха, в углу - угрюмый начштаба. Чуйков в нижней рубахе мечется с плеткой по комнате, и кроет по боцмански – то в креста, то в спасителя: «Ты что, сволочь, не выполнил приказ командующего фронтом?»
Я отвечаю, что несколько раз будил начштаба, а он отмахивался. Тот выкручивается: «Нет, не будил». Командующий замахивается плеткой: «Сейчас как врежу! Будешь мне врать на начальника штаба!». Машинально хватаюсь за кобуру, а Чуйков кричит: «Ах ты, такой-сякой, стрелять вздумал? Разоружить его!»
Сняли с меня ремень с пистолетом, командарм продолжает допрос: «Почему не выполнил приказ Жукова? Знаешь, что за это положено? И вызывает коменданта: «Бери автоматчиков, выведи за околицу и расстреляй! Я сейчас позвоню в трибунал, чтобы оформили приговор на расстрел за невыполнение приказа командующего фронтом. А вы его там где-нибудь закопайте!»
- Представляете мое состояние? – Анатолий Григорьевич суровеет лицом. – Вывели в поле, автоматчики передернули затворами и смотрят на коменданта, ждут команды. А он - мой товарищ. Говорит: «Как я тебя буду расстреливать, если мы друзья? Я в тебя стрелять не смогу».
- Я отвечаю: «Выполняй приказ! Только что теперь родителям скажут? Что их сын предатель? И прошу: «Ты после расстрела сними с меня ордена и отошли родителям. Все же я заслужил кое-что на войне…»
Стоим, смотрим друг на друга. Я стараюсь запомнить каждую травинку, каждое облачко на небе, а комендант молчит. Чувствую, как пролетает каждая секунда жизни, и думаю – почему так глупо суждено погибнуть? Пасть от своей, русской пули, пройдя от Сталинграда до Берлина.
Вдруг сзади конский топот. Подскакивает адъютант Чуйкова Федька: «Отставить расстрел. Василий Иваныч разобрался, в чем дело. Начштаба признался, что виноват».
Ну, мы тут с комендантом и вздохнули от облегчения…
После войны, приглашенный на юбилей маршала, Мережко спросил у Чуйкова – настоящий все-таки это был расстрел?
_ Ты знаешь, - обнял его за плечи Василий Иванович, - надо было тогда начштаба прижать. Чтобы он признал свою вину. Поэтому и пришлось ломать комедию – с трибуналом и расстрелом. Прости!
КАК ЗАСТАВИЛ ЖУКОВА ВЫКЛЮЧИТЬ ФАРЫ 
После захвата Кюстринского плацдарма все стали ждать скорой победы, так как от Одера до Берлина оставались всего сутки танкового марша.
- Мы готовы были идти на германскую столицу, не останавливаясь, - вспоминает Мережко, - но Ставка решила иначе – чтобы не получить удар в спину из Восточной Померании, где немцы создали группу армий «Висла», наш фронт развернули на север и бросили на помощь Рокоссовскому. И только потом, когда силами двух Белорусских фронтов мы их там разгромили, Сталин решает продолжать наступление на Берлин.
Когда Жуков дал команду установить прожектора на Зееловских высотах, мы несколько суток ползали и расставляли их так, чтобы луч прожектора давал направление наступления каждому батальону. Чуйков был против этой затеи, и считал, что от ударов артиллерии поднимутся тучи грязи и дыма, будет темно, как ночью. Но Жуков испытал прожектора на учениях и остался доволен – лучи уверенно пробивали дым от разрывов.
- И вот накануне наступления, - продолжает рассказ Мережко, - Чуйков отправляет меня встречать Жукова - чтобы тот не заблудился по пути на наш наблюдательный пункт. Я выехал километров за двадцать, остановился и жду. Смотрю – на дороге замаячили фары. Останавливаю колонну, бегу к машине Жукова и кричу: «Товарищ маршал, прошу дать команду погасить огни!» Он – ни в какую: «Ты что? Да мы им сейчас как засветим!..» Я настаиваю: «Товарищ маршал, потом они нам так засветят, мало не покажется!.. Не погасите фары, колонну дальше не поведу!»
Жуков свирепеет: «Что?.. Как это – не поведу? Под трибунал захотел?»
Я отвечаю – «Расстреливайте меня, но вас под огонь подставлять не буду! Я отвечаю за вашу жизнь, и если фары не погасите, немцы засекут!»
В общем, кое-как удалось уговорить Жукова выключить фары. Колонна едва тронулась, а немцы уже делают артналет по дороге – так, на всякий случай. Спасло каменное здание на повороте, которое приняло в себя все осколки.
Поворачиваюсь к Жукову: «Видите, товарищ маршал? Если бы фары горели, от колонны только пыль бы осталась!..»
Жуков нахмурился и ничего не сказал. А я, когда приехал, доложил Чуйкову об инциденте. Тот улыбнулся: «Молодец! Все правильно сделал».
КАКИЕ СЛОВА ПОМОГЛИ ВЗЯТЬ ЗЕЕЛОВСКИЕ ВЫСОТЫ
Пока прожектора расставляли, трое суток прошло. Прилег отдохнуть прямо на столе, только глаза закрыл, толкают в плечо: «Бегом на НП!»
Заскакиваю в блиндаж Чуйкова, а там уже Жуков: «Вот что, майор, отправляйся к командиру корпуса Шеменкову, и передай – если не возьмет Зееловские высоты, я его разжалую до сержанта и лишу звания Героя!»
И так далее - по командиру каждой дивизии – «разжалую и лишу!» В сопровождении отглагольных прилагательных, которыми так богат русский язык. Потом требует все это повторить – я повторяю, но без «украшений».
Жуков поворачивается к Чуйкову: «Откуда ты такого интеллигентного сталинградца взял, твою в господа-бога-душу-мать?» Чуйков на меня глянул исподлобья: «Ну-ка, повтори, как следует!» В общем, пришлось повторять до последнего слова...
Бегу в темноту – вокруг снаряды рвутся, грохот, кутерьма такая идет, не поймешь, где что - еще ночь даже не закончилась. Чудом нашел КП Шеменкова, докладываю: «Товарищ генерал, командующий фронтом передал, что разжалует до сержанта, и звания героя лишит, если не ворветесь в полдень на Зееловские высоты…»
- Так и сказал? – недоверчиво смотрит Шеменков.
- Еще хуже, товарищ генерал, - отвечаю. – Просто не могу все слова повторить…
Генерал покачал головой, подошел к радисту: «Ну-ка, солдат, дай твою шапку, а ты возьми у меня папаху. Забрал его автомат и вздохнул: «Раз такое дело, пойду сам вперед…»
Ну, Афанасий Дмитриевич, конечно, поостыл потом, стал боем руководить, а я рванул дальше.
Добрался к генералу Дуке, а тот уже на Зееловских высотах, говорит: «Видишь, мои танки горят на вершине? Артиллеристы снарядами только низину обработали, а у немцев позиции на обратной стороне холма. Если мы их бомбами не сковырнем, будем дальше людей терять. А насчет того, что звания героя отнимет, то не он мне его и давал. Пусть идет к такой-то матери…»
Михаил Ильич был до этого командиром партизанского отряда на Брянщине и маршалов не боялся.
В общем, целый день вели безрезультатные бои. И только 17-го начали прорываться вперед. Но из-за того, что фронт Жукова застопорился на Зееловских высотах, Сталин двинул в сторону Берлина Конева. И началось, как вы знаете, соревнование фронтов – кто из них быстрее возьмет столицу Третьего рейха. Генерал Мережко вспоминает, что когда армию Чуйкова повернули на юг, на ее пути немцы особо не сопротивлялись. В составе 8-й гвардейской было много сталинградцев, имевших опыт уличных боев – они вспарывали берлинские кварталы, как штыком консервную банку.
- Мы шли так стремительно, что немцы не успевали бежать, - говорит Анатолий Григорьевич. – Разворачиваем НП в каком-то здании, вижу - кабинет с дубовым столом – как раз для нашей карты. Сбросил с него скатерть, слышу – кто-то стонет. По углам посмотрел – никого. Открываю двери соседней комнаты – там немецкий полковник в ванне с перерезанными венами. И на крючке - китель с железными крестами. Он его снял, чтобы кровью не заляпать. До сих пор жалею - почему не взял тогда его на память, как трофей?
- Зову коменданта, - продолжает вспоминать Мережко, возмущаюсь: «Твою господа мать! Что ж ты здание как следует, не проверил?..»
Только тот ушел, из другого коридора, где узел связи планировался, еще один немец выскакивает. Наши девчата хватают винтовки – и за ним! Тот на чердак, чтобы на крышу попасть, вышибает окно и с криком «Гитлер капут!» прыгает вниз. Сошел с ума, наверное, когда наших связисток с оружием увидел.
Ну, а через несколько дней, когда заступил на дежурство, принимаю срочное донесение – немцы машут белым флагом! Наши прекратили стрельбу, ведут их в штаб дивизии – три человека с переводчиком. Они говорят: «Просим организовать коридор для прохода представителя немецкого командования».
Объявили временное перемирие, и вскоре появился высокий, стройный офицер, одетый с иголочки. Китель и брюки выглажены, чистейшая рубашка – когда кругом грязь и дышать нечем от кирпичной пыли. Это был начальник штаба 56-го танкового корпуса, который, конечно, своим внешним видом произвел впечатление. Он спросил - если советское командование согласно, то для переговоров прибудет начальник Генштаба сухопутных войск немецкой армии Кребс.
Чуйков в это время находился в политотделе штаба армии, куда его пригласили поужинать в компании известных писателей и поэтов. Пока накрывали на стол, Тихон Хренников и Матвей Блантер по очереди играли на трофейном рояле. Политработники готовились к празднику, но Чуйкова позвали к телефону и он уехал на свой передовой КП.
- Среди офицеров штаба, кстати, - недовольно морщится Мережко, - к этой встрече Первомая было отвратительнейшее отношение. Кругом бой идет, люди гибнут – а в политотделе великий праздник, видите ли…
ИЗ МАУЗЕРА - ПО РЕЙХСТАГУ
Под утро 1 мая на участке 110-го полка 27-й дивизии был прекращен огонь, и Кребса с адьютантом перевели через линию фронта. Чуйков ждал парламентеров несколько часов.
- Кребс с первой минуты переговоров начал брать в руки инициативу, - вспоминает Мережко, - не ожидая вопросов, сразу заявил: «Господин генерал, я уполномочен вам первому сообщить, что фюрер покончил жизнь самоубийством». Чуйков невозмутимо отвечает: «А мы знаем!..» И у Кребса карта бита! Хотя никто из нас об этом, конечно, не знал.
Вот так начались эти переговоры, которые с четырех часов утра длились до часу дня. Немцы просили перемирия, а мы настаивали на безоговорочной капитуляции.
Стенограмму исторической встречи, кроме адьютанта, вели еще двое - драматург Всеволод Вишневский и поэт-песенник Евгений Долматовский. Не было блокнота только у Матвея Блантера – автора легендарной «Катюши». Потому что он был композитором и больше привык писать не слова, а ноты.
- Вишневский, кстати, едва не сорвал переговоры, - вспоминает Мережко. – Часто вскакивал и грубил Кребсу, обвинял его, что Германия нанесла нам колоссальный урон и генерал теперь должен за это ответить.
Драматург не догадывался, что Кребс, хоть и пришел с переводчиком, но в совершенстве владел русским языком. Генерал прекрасно понимал советского писателя, однако дипломатично держал паузу, и это ему удавалось с большим трудом. Положение спас Чуйков.
- Василий Иванович меня подозвал, - вспоминает Мережко, и шепчет на ухо: «Скажи писателю, что если еще раз вскочит, я его выставлю за дверь!»
Мережко так же – на ухо, передал слова командарма Вишневскому и тот больше не проронил ни слова…
- Кребс о ходе переговоров пытался докладывать Геббельсу, но у них не ладилось со связью, - вспоминает Анатолий Григорьевич. - Мы предложили протянуть провод от Чуйкова до Геббельса, тот сразу согласился и выделил связисту адьютанта с переводчиком, чтобы они отвели его в имперскую канцелярию.
Через некоторое время из рейхсканцелярии раздался звонок – все в порядке! Там сел с телефоном наш солдатик, спрашиваем у него: «Как там, немцы тебя не обижают?» Он бодро рапортует: «Нет, даже сигаретами угощают! Хорошие ребята, я с ним уже дружу!.»
Но время шло, и когда Кребс доложил Геббельсу, что русские не идут ни на какие уступки, а требуют безоговорочной капитуляции, тот потребовал от генерала прекратить переговоры и вернуться обратно.
- По его лицу было видно, как он не хотел туда возвращаться, - вспоминает Мережко. – Очень не хотел, всячески тянул время. В тот же день нам сообщили, что Геббельс отравил семью и себя, а вслед за ним покончил с собой и Кребс. Я потом узнал его по бритой блестящей голове среди трупов, сваленных в фонтан рейхсканцелярии.
После переговоров гвардии майор Мережко сдал дежурство, рванул к Бранденбургским воротам, оттуда - короткими перебежками к каналу, лег за постаментом разбитой статуи, достал маузер и сделал выстрел по рейхстагу. Он знал, что до победы несколько часов, и торопился на его стене поставить свою точку. Всю войну берег для этого пулю…
Евгений Кириченко, военный журналист.
Очень тяжелыми последствиями Второй мировой войны для Советского Союза явились общие людские потери, как гражданского населения, так и военнослужащих. По результатам исследований, они оцениваются в 26,6 млн человек.
В декабре 1979 г. советское руководство приняло решение о вводе войск в Афганистан. Ввод и размещение контингента советских войск в ДРА проводились с 25 декабря 1979 г. до середины января 1980 г.
