Укротитель «ТИГРОВ»
Мы не виделись несколько месяцев. Я пообещал на День танкиста отвезти его в Кубинку на свидание с «тридцатьчетверкой», чтобы он посидел за рычагами своей «ласточки». Но Борис Иванович угодил в госпиталь с приступом астмы и свидание с боевой юностью пришлось перенести. — Привози ребят, — попросил по телефону, когда выписался, — я им расскажу про Курскую дугу. Только приезжайте к десяти, чтобы я зарядку успел сделать… Каждое утро он бегает, а точнее – прыгает на двух алюминиевых костылях в Тимирязевском парке, отжимается и подтягивается на турнике. Независимо от погоды и времени года. Весной – ходит со студентами на байдарках. Говорит, что только спорт и продлевает ему жизнь. Через два года бывшему комсоргу танкового полка, доценту Тимирязевской академии Борису Шабалину будет 90 лет… И вот мы перед дверью его квартиры. Звонок пронзительно режет тишину, с той стороны — ни шороха. — Может, еще на зарядке? – предположил кто-то из школьников и зябко поежился. За окном лестничной площадки мела вьюга. Через три минуты на пороге возник Борис Иванович. Он держался за стенку, опираясь культей на толстую суковатую палку. У детей из нашей поисковой группы округлились глаза. Они впервые видели инвалида без протеза и костылей. — Простите, ребята, всю ночь не спал, — стал извиняться старый танкист. У него затряслись губы: — Меня вчера пытались ограбить… Его тесная квартирка перевернута вверх дном – ящики с одеждой, туристический инвентарь, полки с книжками. Что здесь могло интересовать грабителей? Он вытаскивает из гардероба старенький пиджачишко с орденскими планками и кидает его на диван: — Ордена искали, наверное, что ж еще? Откуда им знать, что они остались только на бумаге. Все мои награды сгорели на Курской дуге – два «Красных знамени», «За отвагу» и «Красная звезда»… Мы расселись вокруг стола, на который Шабалин высыпал фотографии из своего архива. — Борис Иванович, а вы помните свой первый бой? – спрашивает один из школьников. — Конечно!..16-го ноября 41-го на Волоколамском шоссе фрицы лезли на нас навалом, на каждую «тридцатьчетверку» приходилось по десять их Т-3, Т-4. Но как мы их били? Закапывали танки по башню и доставали своей мощной 76-мм пушкой с расстояния в два километра. А им, для того чтобы нас поджечь, нужно было подойти чуть ли не вплотную — метров на сто. — Ведь главное преимущество «тридцатьчетверки», — Борис Иванович раскрывает перед нами учебник для бронетанковой академии, — в мощной 76-мм пушке и в сильном дизеле. Плюс удачная конструкция броневых листов, скошенных на башне и на корпусе – они хоть и тоньше, но снаряды от брони рикошетировали. А у фрицевских «тигров» броня — сто миллиметров, но из-за того, что она под прямым углом, мы легко били этих зверей. Каждая наша «тридцатьчетверка» выбивала за день иногда по десятку, а то и больше фрицевских танков. Был в нашей танковой группе учитель из Краснодара Дима Лавриненко, так он за три месяца боев сжег 52 фашистских танка. А в декабре погиб — я был в это время уже в госпитале. Наша бригада от деревни Крюково, где сейчас Зеленоград, дошла до Новопетровского. Там надо было переправу делать, а бревен не оказалось. И тогда одна из колхозниц, у которой дом стоял у речки, подошла и говорит: «Ребята, ломайте мою избу». И танкисты сломали ее, а потом после войны построили новый дом. Представляете? Эта русская женщина с больным ребенком на руках пожертвовала избой, чтобы спасти танковую атаку! Но случилось так, что во время строительства этой переправы осколок мины попал прямо в сердце Лавриненко… — Почему немцы, у которых такая была мощная армия, не смогли взять Москву? Западные историки говорят, что их остановил мороз, что обозы отстали. А советской армии помогло чудо. — Это правда. Но не вся, — продолжает рассказ Шабалин. — Гитлер хотел взять Москву за неделю, но у них не было зимней одежды, они надевали то, что отнимали у населения. Я видел их соломенные ботинки, пилотки, натянутые на уши. Поэтому мы презрительно и называли их фрицами. Морально они были слабее нас. А главная правда заключается в том, что у нас была решимость погибнуть, но Москву не сдавать. Мы были голодные, грязные, часто замерзшие, но злые, как черти. Это была святая злость — человек даже терял способность испытывать боль, он становился богом. Под Москвой на поле боя стоял густой мат — люди шли на подвиг, рванув рубаху на груди единым стремлением спасти родину. Я, например, в первом же бою дал слово забыть о себе, убьют – хрен с ним, лишь бы до горла фрица добраться. А мы часто шли впереди пехоты и зверства фашистов видели — это ребенок, приколотый штыком немецким к стенке избы, сотни расстрелянных крестьян, сожженные в церкви жители деревни, изнасилованные женщины с вырезанными грудями. Все это мы видели и считали фашистов за зверей, и когда уничтожали их танки, то говорили: «Сегодня я сжег еще одного зверя». — А вам хоть раз было страшно, Борис Иванович? – спрашивают наши школьники. — Страх был не ведом, мы вообще не думали о нем. Я, возвращаясь из боя, даже не понимал, где нахожусь, на какой планете. И вот когда старшина поднесет стакан водки, начинаешь приходить в себя. А страх перед боем был, когда надо было себя преодолеть. Мы обычно ввязывались в бой после пехоты. Помню, как-то вылез из башни, смотрю, мимо нас батальон пехотный разворачивается в цепь, идут прямо на пулеметы, а впереди – комбат с наганом в руке. Молоденький капитан, совсем мальчишка. Идет и ревет во весь голос, слезы по щекам размазывает. Тут откуда не возьмись, подскакивает виллис Рокоссовского: «Ты что, сукин сын, ревешь? — Товарищ генерал, боюсь!..- Боишься, а все равно идешь?.. Молодец! Давай дальше веди своих орлов!..» — И вы представляете – улыбается Шабалин, — капитан после этого перестал плакать! – Рокоссовский был справедливым, ценил солдата и каждый его чуть ли не боготворил — как этот капитан… Борис Иванович попал на фронт с третьего курса истфака МГУ и возил с собой в танке книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Читал ее, как евангелие, солдатам на привалах у костров. Говорит, что роман помогал им воспитывать характер, многие страницами цитировали ее наизусть. — Она здорово потом помогла мне, эта книга, когда я сам потерял ногу. Я повторял все, что делал Островский, был беспощадным к себе и учился терпеть боль. Особенно на Курской дуге, где я в схватке с двумя «пантерами» потерял ногу… — Шабалин умолкает, погружаясь мысленно в то, грозное и жаркое лето 43-го, когда для него окончилась война. — Мы были всю ночь в танковой разведке, разгромили фашистский обоз, влетели в деревню, люди нас со слезами встречали. Показывали руки – немцы на них уже клейма выжгли, пронумеровали, чтобы как скот угнать в Германию. Меня затащили в погребок, угостили пирогами яблочными и в это время я слышу сверху крик: «Комсорг, фрицы!». Выскочил, дизель уже работает, экипаж на местах. А впереди — дымовая завеса и пехота на нас идет фрицевская. Я в это время засек «пантеру» — сволочной танк, у него пушка с огромной скоростью снаряда, а броня лобовая, как у «тигра» — 100 миллиметров. Она подставила бок и после третьего нашего удара горела как миленькая. Я на радостях отвлекся, и в это время — удар в борт, меня — башкой о боеукладку, и струей как из борова — кровь! Механик-водитель спас, наложил жгут. Кинули в полуторку, выбросили из нее мины противотанковые, и — по степи в медсанбат. Очнулся у палатки с красным крестом. Жаркое утро, хирурги прямо на улице оперировали на столах, в тазике чьи-то кишки, ампутированные конечности. Подбежал начальник медсанчасти корпуса полковник Селезнев, перетянул разорванные сосуды нитками, наложил фанерную лангету, и меня опять бросили в грузовик. Трехтонка мчит по степи, я смотрю в небо и вижу, как на нас пикирует мессер. Пули бьют по кузову, от него щепки в разные стороны, но машина, как заговоренная, домчалась до Поповки. Нас вытащили из кузова, сложили, как дрова в огороде. Деревню бомбят юнкерсы, осколки визжат, земля ухает, а мы ждем, что дальше. Только вечером какая-то колхозница врачей привела, когда меня уже мухи облепили… После операции Шабалина дважды пытались эвауировать в госпиталь. Первый эшелон фашисты разбили с воздуха, и половина вагонов сгорела вместе с ранеными. Танкист чудом выжил и на следующий день его с остальными, такими же, как он, «везунчиками» погрузили в сантрясучку — специальный вагон для ампутантов, с полками на пружинах. — Боль жуткая, многие не выдерживали, просили морфия. Я отвлекал себя от боли тем, что много читал, так и не стал морфинистом. Привезли в Курск, в госпиталь, размещенный в школе. А тут снова бомбежка — в палате шесть человек, кто стонал, кто матерился – убежать-то никак, все безногие. Меня взрывной волной вместе с оконной рамой бросило на соседа по койке. Это был поп из партизанского отряда, тоже без ноги. У него на пижаме – крест и орден Красного Знамени. Поп подвинулся, достал из тумбочки бутыль, закрытую кукурузным початком и налил в 300-граммовую кружку какой-то мутной жидкости. Для меня, как и для него, это оказалось спасением — самогон помогал снять боль. Лежали с этим попом в обнимку и весь день наливали из этой, почти трехлитровой бутыли — четверти по-русски. Только боль подступит – мы с ним по кружке вместо морфия – хлоп! Так и дотянули рассвета. А на следующее утро нас, еще пьяных, погрузили в санитарные вагоны. Боль нестерпимая, самогон кончился, поп кричит: «Боже, царя храни“ знаешь?» Я говорю – нет. Тогда он заорал «Боже, царя храни!..», а я – «Вставай, проклятьем заклейменный!..» Четыре дня, пока ехали в Казань, пели без остановки, и не было боли, я хоть отоспался. А куда потом этот поп делся, не знаю, потому что в госпитале нас было более трех тысяч безногих… Через неделю, после того, как мы уехали от Шабалина, старого танкиста положили в госпиталь для ветеранов войны – раз в год ему надо внутривенно капать сразу несколько препаратов, чтобы поддерживать в норме сосуды сердца и единственной ноги. Несколько дней назад он позвонил мне и сказал, что пришлось досрочно выписаться, так как в госпитале нет нужных медикаментов. Препараты трентал и солкосерил после отмены льгот теперь надо приобретать за собственный счет. — Мне только одного трентала в год надо 12 упаковок,- говорит Шабалин. – В среднем это более 80 тысяч рублей. Денег таких у меня никогда не было и не будет… Я не знал, что ответить старому танкисту. Интересно, кто через 60 лет после войны в стране, которую спасли такие, как Шабалин, мог придумать такой изощренный способ отблагодарить победителей?
19.05.2010, 10070 просмотров.
Очень тяжелыми последствиями Второй мировой войны для Советского Союза явились общие людские потери, как гражданского населения, так и военнослужащих. По результатам исследований, они оцениваются в 26,6 млн человек.
В декабре 1979 г. советское руководство приняло решение о вводе войск в Афганистан. Ввод и размещение контингента советских войск в ДРА проводились с 25 декабря 1979 г. до середины января 1980 г.
